Поиск по сайту:

Предисловие.

Александр Викторов "Очерки практической фалеристики", СПб, 2011 г.

В этой книге я расскажу вам об увлеченных, интересных людях, своих товарищах-коллекционерах, а главное — о необычных вещах, составляющих предмет их увлечения. Иначе этих людей и их занятие называют собирателями и собирательством, эти определения кажутся мне более выражающими суть. Скажу сразу: ясного ответа на вопрос, что есть коллекционирование и собирательство, у меня нет. Обычно принято определять их, как приобретение и хранение тематически однородных предметов. Здесь можно задать целый ворох въедливых вопросов: что есть приобретение и как понимать однородность, но я не стану ввязываться в этот схоластический спор, ибо меня более интересуют сами вещи, а не теория их собирания. Также я не стану углубляться в рассуждения о побудительных причинах этого явления, ибо диапазон людских мнений о коллекционерах и без того необычайно широк: от безобидных, милых чудаков, собирающих старые трамвайные билеты до опасных для окружающих фанатиков, способных на любое преступление ради удовлетворения своих болезненных амбиций...

Все это правильно настолько, насколько верным было бы прилепить ярлык на саму жизнь во всех ее проявлениях. Ведь мы, коллекционеры, все очень разные: есть среди нас щедрые до наивности, а есть патологически жадные, есть доверчивые и открытые любому встречному, но есть и угрюмые, самолюбивые гордецы. И предметы нашего собирательства столь же различны, как разнообразна сама жизнь и их просто невозможно перечислить: тут и абстрактная живопись и пуговицы от мундиров, перья птиц и камни из земных недр, обрывки гусениц танков и фотографии облаков, ключи от старых замков и рецепты забытых блюд... Общество всегда снисходительно и несколько насмешливо относилось к подобным чудакам, выделяя, однако, в отдельную, уважаемую категорию, собирателей особо дорогостоящих вещей, вроде картин Рубенса и скрипок Страдивари, или, на худой конец, тысячетонных океанских яхт... Такое собирательство, столь близкое и понятное обывателю, имеет различную природу и часто продиктовано лишь банальной заботой о размещении капитала, хотя и здесь встречаются исключения.

Истинное же коллекционирование, как мне кажется, в основе своей бескорыстно и преимущественно служит удовлетворению духовных, а не материальных потребностей человека. А настоящим, подлинным собирателем всегда может быть только отдельный индивидуум, в редком случае — узкий кружок единомышленников. Ведь коллекция — дело очень интимное, личное, оно — часть внутреннего мира человека, иногда очень значительная часть, для кого-то даже основная. После исчезновения собирателя его коллекция, как правило, умирает вслед за ним. Из нее исчезают невидимые скрепы, волею владельца соединявшие воедино ее составные части и она распадается. Какие-то предметы пополняют другие коллекции, какие-то бесследно пропадают и нам не стоит об этом сожалеть — именно это и есть естественная жизнь вещей и собраний. Вещи остаются, они живут дольше нас, людей, а вот коллекции, увы, исчезают. Но открою вам секрет: есть для коллекции куда худший исход — это попасть в музейное собрание. Да, худший, как это не покажется удивительным. Попав в музей (чем наивно гордятся некоторые собиратели), коллекция теряет свою «душу», поскольку нарушается естественность жизни составляющих ее предметов. Музейные экспонаты, подобно телу вождя большевиков в бронированной, заполненной мертвым газом витрине, покидают наш мир, но не растворяются в вечности, а застревают во вневременном, искусственно созданном континууме. Предметы, вчера еще бывшие продолжением личности своих хозяев, становятся пыльным скоплением омертвевших инвентарных номеров, отрезанных от живого мира, хотя изначально предназначались своими создателями для совершенно иного. Но в музее они уподоблены мертвому собранию доисторических окаменелостей, хотя были созданы для украшения бытия и активного существования в людской среде: ореховые полированные стулья — чтобы на них сидели, серебряные самовары — чтобы из них пили чай, золотые кольца с самоцветами — чтобы украшать женские пальцы, иконы в чеканных окладах — чтобы перед ними молились в храме... Но извращенная мысль вырвала из водоворота жизни самые красивые, самые талантливые творения и поместила их в пыльную тюрьму, сквозь стекло которой нас призывают, к примеру, любоваться чайником, в который никогда не нальют чай, поскольку отныне заварочный чайник — отвлеченный артобъект, приравненный к какому-то унылому отпечатку хвоща на мезозойском камне. Но чайник — это чайник, он не только не хвощ, он даже не статуя Давида, чтобы стоять на постаменте посреди зала. Чайник предназначен совершенно для другого: стоять на праздничном столе и радовать хозяйку и гостей своей красотой и поить их чаем. Он еще не умер, не превратился в кучку черепков на свалке и его не обнаружил археолог из далекого будущего. И если бы чайник мог, он бы, наверное, закипел от возмущения, пожизненно заключенный в стеклянную тюрьму витрины...

Только не считайте, что про чайник я преувеличил! На его несчастной судьбе я хочу показать: вещи просто обязаны жить своей естественной жизнью, они ведь и созданы для жизни, и их нужно любить, как свои, в буквальном понимании этого слова. Любовь же государственного служащего (каковым является музейный хранитель) является, простите, казенной. Гигантские коллекции из сотен тысяч предметов, которыми так кичатся государственные музеи, никогда не создавались чиновниками и, за редчайшими исключениями (вроде вышеупомянутых окаменелостей), всегда имеют в своей основе личные собрания отдельных людей (пусть они были и королями), но обязательно — личные. В отдельных случаях коллекции были проданы или завещаны музеям, но для истории России это не такое уж частое явление. Выражу мнение, что в нашей стране гигантские музейные собрания откровенно страшноваты, поскольку, с одной стороны, состоят из отчужденных разными путями предметов искусства (проще говоря, эти вещи незаконно присвоены, хотя слова «незаконно», если дело касается его собственных действий, для государства не существует). Не все со мной согласятся, но вряд ли те же собрания икон, церковных облачений и литургических сосудов, валом поступавшие в «Музей истории религии и атеизма» (и подобные ему учреждения) после 1918 года, нравственный человек сочтет законным приобретением. Столь выпуклый пример выбран мною нарочно, но и другие примеры, если вдуматься, будут не менее трагичны... Я отнюдь не противник музеев, как таковых, но ревизия принципов формирования музейных собраний и доступности их для людей давным-давно назрела. Пока же принцип «собаки на сене» остается доминирующим для отечественных музеев, а «хранители вечности» даже не замечают скрытую в этом названии тонкую иронию и претенциозно гордятся выполнением функции чистого хранения ради абстрактной «вечности», хотя бы и в ущерб здравому смыслу.

С другой же стороны, все эти великие коллекции de facto мертвы для всех нас, поскольку сами музейные чиновники гордо сообщают обществу, что имеют возможность показывать три или пять процентов от общего объема накопленных сокровищ, так как отсутствуют возможности для их размещения в экспозиции. «Чего у вас ни хватишься — ничего нет!» — удивлялся литературный персонаж на российскую действительность. Так действительно: насколько материальны для нас эти девяносто семь процентов, когда и внукам нашим не суждено их видеть? Если частные коллекции неизменно возвращаются в круговорот жизни, а вещи меняют десятки владельцев, радуя все новых и новых людей, просвещая и обогащая их, вливаясь в новые собрания, то музейные экспонаты надежно похоронены в вечности. И что же остается человеку, грешная душа которого ищет прекрасного, хочет молиться перед иконой ушаковского письма, а бренное тело хочет пить чай из грачевского самовара (для чего, собственно, эти предметы и создавались)? Посоветовать такому эстету ставить перед собой картинку из музейной книжки и «тренировать воображение»?

Для тех, кому такой совет кажется неприемлемым, остается только один выход: примкнуть к коллекционерам. Отнюдь не зря в нашей стране пресловутый «старый быт» так безжалостно и планомерно выкорчевывался с привлечением органов ВЧК—НКВД—КГБ, а знатоки и собиратели его, да и просто обладатели антиквариата, были официально причислены к «неблагонадежной» категории граждан и не раз попадали под репрессии, сугубо против этой категории направленные. Объяснение этому парадоксу простое: единожды встав на путь формирования вокруг себя среды обитания, ощутив через эстетику предметов материальной культуры связь с подлинным, а не оболганным прошлым, со своей землей, предками, то есть историей, человеку уже трудно сойти с этого пути: слишком видны становятся убогость «нового быта», его ущербность и непрочность... Но это, так сказать, уже философия собирательства, есть у нашего увлечения и более прозаические и доступные всем грани.

Несомненен факт, что большинство взрослых, отягощенных житейскими заботами людей, далеки от истового собирания, скажем, использованных телефонных карт или медалей с изображениями собак. Однако, признайтесь себе: редкий человек не хранит дома, казалось бы бесполезные и давно ставшие ненужными предметы, вроде яркой открытки с пасхальным поздравлением прабабушки или пары золотых дедовских погон. Пусть каждый вспомнит свое детство: не имели ли эти и подобные им, странные, подчас совершенно бесполезные, предметы особенную ценность и притягательность для маленького человека, не подбирали ли вы с земли найденный пестрый камешек или значок с непонятной надписью? А подняв, не выбросили их, за очевидной ненадобностью, а зачем-то спрятали в карман? Но ведь это уже и есть, в каком-то смысле, собирательство — познание большого, неведомого мира через материальные проявления его в отдельных вещах, собирание этих вещей...

В Евангелии всем нам Спасителем заповедовано стремиться хранить в душе детскую доверчивость и непосредственность, уметь соединять в себе воедино голубиную простоту с мудростью змия. Именно таковы многие коллекционеры — люди, до седых волос сохраняющие детское восхищение перед удивительным материальным миром вещей, но соединяющие эту наивность со взрослой мудростью и знанием историков и исследователей. Таковы были встречавшиеся на моем пути собиратели, чьи имена мне хочется назвать на этих страницах, ведь в книге присутствует частица труда и знаний каждого из них.

Но вернемся к материальному и зададимся вопросом: чем так привлекают нас эти разнообразные предметы, чем завораживают? И что такое особенное, невидимое остальным людям, открывает в них собиратель? Об этом не расскажешь в двух словах, тут нужно обращаться к неуловимым оттенкам человеческих мыслей и чувств, к сложным ассоциациям, индивидуальным в каждом отдельном случае, а зачастую просто необъяснимым. Будет проще рассказать об этих творениях человеческих рук, об истории их создания и бытования, а читатель пусть сам решит, стоят ли они того внимания со стороны коллекционеров, которое им оказывается. Даже просто перечислить все тематические области коллекционирования не под силу и энциклопедии, такой задачи я перед собой и не ставлю. Мне хочется дать лишь общий абрис этой необъятной сферы человеческого творчества (ведь коллекционирование — созидательный и творческий процесс), чтобы заинтриговать читателя, приоткрыв ему дверь в мир собирательства. В основу книги легли некоторые из статей, написанных мною в разное время для журнала «Петербургский коллекционер» (далее — «ПК»). Дополненные авторскими комментариями и иллюстрациями, они призваны привлечь новых адептов в ряды людей, называющих себя коллекционерами.

Раздел: Статьи о наградах императорской России.

Александр Викторов "Очерки практической фалеристики", СПб, 2011 г.

Избранные статьи, относящиеся к коллекционированию предметов российской истории: